Из письма от 23 мая 1972 г. Саранск, изолятор КГБ
…Череда времен года едва ли не единственное зримое разнообразие в условиях зоны. Снова наступит и пройдет короткое лето средней полосы, одарит новыми запахами и красками. В далеке от тебя сладко будет вспоминать дни, залитые прощальным светом августа, видеть наш город, где над земным золотом садов высится и сверкает небесное благородство куполов. Помню, летела паутина, остывали к вечеру кремневые кирпичи собора. День назад ты уехала в Москву, торопясь к началу учебного года. Один, прощаясь с Рязанью, я приходил в кремль и подолгу стоял на высоком парапете архиерейского дома. Внизу от подножия крепостной насыпи, сразу за обмелевшим Трубежем, стлались выкошенные окские луга, с редкими копнами на них. И казались бы они бескрайними, похожими на даль Дикого поля, если бы за плавной Окой не темнел державной полосой Луковский бор. Он напоминал о близких мещерских лесах, где в старое время рязанцы рубили засеки от татарской конницы. Среди могучих сосен замерли на века крепостные стены и церкви Солотчинского монастыря. Смотрел, думал, и на глазах выступали слезы от горделивой причастности к былинной, мужественной древности. Когда-то из щелей бойниц с коротким стуком тетивы вылетали певучие стрелы. Толпы визжащих татар носились на вертких лошадях под его стенами.
Через триста лет там падал крупный, слепой дождь, мочил сухую хвою и завитки твоих расплетающихся кос. Мне хотелось понести тебя на руках, но ты, смеясь, не давалась. Никогда в жизни не будет ничего лучше того дождя и нашей умопомрачительной слиянности...
Грёзы.
В октябре, на рассвете, кричат петухи
За решеткою, в сини вселенной.
Удивленным дитем, чрез порог преступив,
Я вхожу в божий мир с ощущеньем нетленья.
Кто-то слабой рукою раскрыл часослов,
Где-то сосны немеют, как юные вдовы, -
Все пустой наговор, мир совсем не таков,
Как напишут о нем впопыхах суесловы.
И, на час отпросясь, в катакомбном тепле,
Я со свечкой в руке, весь в слезах, цепенею:
Кто-то вечный и ясный в оконном стекле
Мне такое открыл, что изречь не посмею.
***
В горечи разлуки опустели дни,
Скрылись за березками поезда огни –
Расплескалось счастье в шорохе дождей
Затерялось в сумерках невозвратных дней.
В ночь качнулась стеблями, тонкими и грустными,
Распустилась косами золотисто-русыми.
***
Так хочется от злой беды
От маяты в сознании воспаленном
Туда, где в старые следы
Упали листья кленов.
Где в переулках шепчешь ты
Сосулек тихим звоном.
Там на изморозь карнизов,
Как февральский синий наст,
Искрится печально снизу
Полнолунье твоих глаз.
***
Ту комнатку в доме за старым храмом
Мне в поволоке слезной вспоминать…
И каждый август, сыпля соль на рану,
Тебя, грустящую, мне будет возвращать.
Прохладу рук твоих и позолоту прядей,
Как бы нечаянный, серебряный смешок
Сияюще-доверчивые взгляды,
Всевидящий смущенный потолок.
С годами на желтеющих страницах
В забытых строчках будет проступать:
«Любимая, печальница, Жар-птица,
В чьем светлом облике почила благодать».
И старый храм, березками поросший,
Но красоту сберегший испокон,
Украсит стены радующей ношей –
Незримым рядом праздничных икон.
***
Холодов льдисто-хрусткая ясность
Возвеличила лунные ночи,
Очевидней представилась разность
Наших жизней, незримых воочию.
Твоих сосен посадских гравюры,
Жемчуга твоих грустных путей
Я, лишённый наследия, сдуру
Получил от царицы моей.
А взамен, беспросветный невежда,
Одураченный радужной чушью,
Поманил я никчемной надеждой
Твою детски наивную душу.