Из письма от 23 мая 1972 г. Саранск, изолятор КГБ

 

…Череда времен года едва ли не единственное зримое разнообразие в условиях зоны. Снова наступит и пройдет короткое лето средней полосы, одарит новыми запахами и красками. В далеке от тебя сладко будет вспоминать дни, залитые прощальным светом августа, видеть наш город, где над земным золотом садов высится и сверкает небесное благородство куполов. Помню, летела паутина, остывали к вечеру кремневые кирпичи собора. День назад ты уехала в Москву, торопясь к началу учебного года. Один, прощаясь с Рязанью, я приходил в кремль и подолгу стоял на высоком парапете архиерейского дома. Внизу от подножия крепостной насыпи, сразу за обмелевшим Трубежем, стлались выкошенные окские луга, с редкими копнами на них. И казались бы они бескрайними, похожими на даль Дикого поля, если бы за плавной Окой не темнел державной полосой Луковский бор. Он напоминал о близких мещерских лесах, где в старое время рязанцы рубили засеки от татарской конницы. Среди могучих сосен замерли на века крепостные стены и церкви Солотчинского монастыря. Смотрел, думал, и на глазах выступали слезы от горделивой причастности к былинной, мужественной древности. Когда-то из щелей бойниц с коротким стуком тетивы вылетали певучие стрелы. Толпы визжащих татар носились на вертких лошадях под его стенами.

Через триста лет там падал крупный, слепой дождь, мочил сухую хвою и завитки твоих расплетающихся кос. Мне хотелось понести тебя на руках, но ты, смеясь, не давалась. Никогда в жизни не будет ничего лучше того дождя и нашей умопомрачительной слиянности...

 

Грёзы.

В октябре, на рассвете, кричат петухи

За решеткою, в сини вселенной.

Удивленным дитем, чрез порог преступив,

Я вхожу в божий мир с ощущеньем нетленья.

 

Кто-то слабой рукою раскрыл часослов,

Где-то сосны немеют, как юные вдовы, -

Все пустой наговор, мир совсем не таков,

Как напишут о нем впопыхах суесловы.

 

И, на час отпросясь, в катакомбном тепле,

Я со свечкой в руке, весь в слезах, цепенею:

Кто-то вечный и ясный в оконном стекле

Мне такое открыл, что изречь не посмею.

 

***

В горечи разлуки опустели дни,

Скрылись за березками поезда огни –

Расплескалось счастье в шорохе дождей

Затерялось в сумерках невозвратных дней.

В ночь качнулась стеблями, тонкими и грустными,

Распустилась косами золотисто-русыми.

 

***

Так хочется от злой беды

От маяты в сознании воспаленном

Туда, где в старые следы

Упали листья кленов.

Где в переулках шепчешь ты

Сосулек тихим звоном.

Там на изморозь карнизов,

Как февральский синий наст,

Искрится печально снизу

Полнолунье твоих глаз.

 

***

Ту комнатку в доме за старым храмом

Мне в поволоке слезной вспоминать…

И каждый август, сыпля соль на рану,

Тебя, грустящую, мне будет возвращать.

 

Прохладу рук твоих и позолоту прядей,

Как бы нечаянный, серебряный смешок

Сияюще-доверчивые взгляды,

Всевидящий смущенный потолок.

 

С годами на желтеющих страницах

В забытых строчках будет проступать:

«Любимая, печальница, Жар-птица,

В чьем светлом облике почила благодать».

 

И старый храм, березками поросший,

Но красоту сберегший испокон,

Украсит стены радующей ношей –

Незримым рядом праздничных икон.

 

 *** 

Холодов льдисто-хрусткая ясность

Возвеличила лунные ночи,

Очевидней представилась разность

Наших жизней, незримых воочию.

 

Твоих сосен посадских гравюры,

Жемчуга твоих грустных путей

Я, лишённый наследия, сдуру

Получил от царицы моей.

 

А взамен, беспросветный невежда,

Одураченный радужной чушью,

Поманил я никчемной надеждой

Твою детски наивную душу.