Други мои, итак, кто следит за хроникой моего заточения, сможет, хотя бы отчасти, представить, что творится у меня на душе спустя два месяца с момента заключения под стражу.
Из письма от 10 октября 1969 г. Саратов, следственный изолятор
Ну, что сказать тебе, дивная моя? Разве то, что с четвертого этажа через решетку окна я вижу, как на дворе чудит рыжая шалунья осень, а с аэродрома на горе знакомо и зазывно ревут самолеты. Хочется без оглядки, забыв все, улететь к тебе в то удивительное, щемящее инобытие, где в светло-серой громадине университета на одиннадцатом этаже, в уютном полумраке маленькой комнаты, меня ждет яснолобая студентка-второкурсница. Вспомни, как мы без устали плутали по незнакомым московским улочкам, покусывали в сквериках дольки желейного мармелада и украдкой целовались в пустых кленовых аллеях МГУ.
… В одиночестве, среди четырех стен камеры, так недостает слов твоих, ободряющих и участливых. Они способны приблизить и воскресить наш поверженный мир. Я дождусь, услышу тебя, и мне захочется прокричать в его опустошенную глухоту, что мы, не сломленные, не потерявшиеся, однажды вернемся в него. Но ты, почему-то молчишь… Беззвучны твои клавиши, а хочется грустить и думать под музыку признаний.
Скрылись за березками поезда огни –
Расплескалось счастье в шорохе дождей
Затерялось в сумерках невозвратных дней.
В ночь качнулась стеблями, тонкими и грустными,
Распустилась косами, золотисто-русыми.
(Отрывок из книги "Горюша моя ясная...")